Афганский изгиб.
Свет
промчавшихся фар вырвал из темноты,
Незнакомку
в осеннем пальто.
Из-за
памяти лет шла навстречу мне ты,
Прикрываясь
намокшим зонтом.
Над
зеркальностью луж силуэт твой парит,
Как
свечи недоступный мираж.
То
затухнет во тьме, то опять загорит,
Оживляя
ночной антураж.
От
меня до тебя сто неполных шагов,
Измеряющих
силу любви.
Через
ширму дождя, в рампе ярких кругов
Луч
твой лик ореолом обвил.
Ближе,
ближе.., я вижу родное лицо.
Свет
притух; полумрак как вуаль.
Блеск
руки - обручальное, будто, кольцо,
На
плечах вязью лёгкая шаль.
Вот
уже различимые в профиль черты,
Вздёрность
губ меж овалами щёк.
И
походка - без спешки и без суеты,
И
знакомое что-то ещё.
Ты
сегодня такая же, как и тогда,
Волос
прядью свисает с виска.
Только
кажешься мне чуть другой иногда;
Вот
и локон не в три завитка.
Вспыхнув,
твой силуэт погрузился во тьму,
Ну
а я – в те далёкие годы.
Много
лет пронеслось, не дай бог никому
Пережить
лихолетий невзгоды.
Мы,
почти что, ровесники были с тобой,
Я
постарше, а ты, так была молода.
Небосвод
был над нами - шатёр голубой,
И
дурманила пряно полынь-лебеда.
Школьный
бал и тебе нет семнадцати лет,
Я
с повесткой - армейский призыв.
Уже
завтра помашешь косынкой мне вслед
На
перроне, глаза прослезив.
Миг
разлуки непросто порой превозмочь-
Наши
помыслы были легки.
Мы
любили и в эту последнюю ночь
Знали
счастье и были близки.
Мама,
папа, простите, что были одни
До
утра, ожидая без сна.
Только
именно в эти счастливые дни
Начиналась
в Афгане война.
А
потом, ограниченный войск контингент,
Краткий
курс молодого бойца.
Марши
автоколонн, раскалённый брезент,
Клятва
выполнить долг до конца.
Мне
хотелось, как папа, разведчиком стать,
Бить
врага с автоматом в руках.
Он
меня научил говорить и читать
На
пушту и дари языках.
Первый
бой и десант к кишлаку Шинкарак,
Разведвзвод
взял высотку у грота.
Выбит
был из-за гор наседающий враг,
Но
погибла девятая рота.
Под
огнём моджахедов солдаты ползли,
До
костей обдирались как в тёрке.
Своим
телом и сердцем в груди берегли
Фотоснимки
родных в гимнастёрке.
Мы
безусые были, совсем пацаны,
Боевых
не имели наград.
Ждали
дембеля, чтобы вернуться с войны
В
свой далёкий родной Ленинград.
Все
два года, почти что, бои да бои,
В
передышках досуг тыловой.
Письма
маме писал, ждал ответы твои
В
адрес части своей полевой.
Оставался
до осени маленький срок,
Мы
все ждали последнего сбора.
Но
судьба напоследок нажала курок
В
катакомбах пещер Тора-Бора.
С
перебитой ногой и ранением в грудь,
Я
проход в скалах к выходу рыл.
Между
трупами полз, среди каменных груд,
И
от боли судьбу костерил.
Как
же часто нас в жизни преследует рок,
Нет
нужды по нему причитать.
Я
неплохо усвоил отцовский урок,
И
мечтал переводчиком стать.
Видно,
мама моя, Бога стала молить
И
сыночка смогла уберечь.
Меня
«дух» подземелья хотел пристрелить,
Но
услышал афганскую речь.
Как
потом я узнал, в этом жарком бою
Много
наших ребят полегло.
Души
павших друзей в журавлином строю
Улетели,
лишь мне повезло.
Помню,
как получил в зубы сильный пинок,
Окровавленный сорванный бинт,
Стук
цепей кандалов у стреноженных ног
И
тоннелей ночной лабиринт.
Много
месяцев долгих в застенках тюрьмы,
В
душной яме темницы –зиндана,
Всё
казалось могилой и царствием тьмы,
Но
свобода приходит нежданно.
Без
надежды на то, что из плена спасут,
Я
конвой попросил, осмелев,
Привести
меня в штаб, где Ахмад шах Масуд,
Командир
ихний, «Панджшерский лев».
Я
хотел за себя и других попросить,
Чтобы
участь облегчить в плену.
Побатрачить
в соседний кишлак отпустить,
Искупить
все грехи за войну.
Он
заметил, что я не по возрасту смел,
И
советского лучше убить.
Но
за то, что был ранен и выжить сумел,
Приказал
переводчиком быть.
С
того дня в штаб охранник меня приводил,
Когда
пленных вели на допрос.
Я
на русский с афганского переводил,
«Шурави»
задавая вопрос.
Как
же я пожалел, что остался живой,
Видя
их осуждающий взор.
Проклинал
этот час для себя роковой,
Я
изменник, а плен, всё равно, что позор.
Я
уже не считал годы, месяцы, дни,
Имя,
внешность и веру сменил.
Лишь
остались от Родины фото одни,
С
них твой взгляд меня к дому манил.
Долго
был батраком у афганских племён,
Перепроданным
несколько раз.
И
почти позабыл, что когда-то пленён,
Лишь
любовь от беспамятства спас.
Здесь
замедлился, будто бы, времени бег,
Но
его снова случай прервал.
Русских
пленных увёл в Пешавар Аслам Бек,
Сквозь
Хайберский проход – перевал.
Так
судьба завела в Пакистан и Иран,
В
рабство власти пуштунских вождей.
И
понёс меня ветер по множеству стран,
Как
песчинку в пучине людей.
Было
страшно вернуться в Советский Союз,
Плен
солдатский - дорога под суд.
Сцену
поднятых рук со словами «сдаюсь»
Вряд
родители перенесут.
Будь
ты проклят, мой жребий, афганский изгиб,
Искалечивший
тело и дух.
Ведь
о тех, кто в плену, и о тех, кто погиб
Запрещалось
рассказывать вслух.
Русский
пленный за жизнь поплатился вдвойне,
Рассчитался
ценой дорогой.
Мне
хотелось родным рассказать о войне;
Лучше
я, а не кто-то другой.
На
афганской войне страшна кровная месть,
Где
костры из солдатских костей.
Мы
однажды с надеждой услышали весть
Об
уходе советских частей.
А
потом, понеслась новостей череда,
Что
не стало советской страны,
Что
случилась с Россией большая беда;
Сводки
будто с гражданской войны.
Мы
боялись возврата с повинной назад
И
скрывались подобно зверью.
Всё
же я оказался по-взрослому рад,
Дать
газете своё интервью.
Через
несколько дней консул мне позвонил,
Попросил
точно имя назвать.
Объяснил,
что России я не изменил,
Обещал
о семье всё узнать.
Почти
год мне пришлось документ ожидать,
Вместе
с фото родителей, брата.
И
скупые слова - как вам их передать -
«Все
погибли в Москве от теракта».
И
ушла вся земля у меня из-под ног,
Смысла
не было, будто бы, жить.
Я
на свете остался совсем одинок,
Кроме
встречи с тобой, чем теперь дорожить?
Все
формальности долго ещё проходил;
Я
был подданным их короля.
По
бескрайним морям мой ковчег бороздил,
Наконец
показалась земля.
Путь
обратный на Родину слишком тяжёл,
Кровью
демон его окропил.
Двадцать
лет я домой обездоленный шёл
И
на берег родимый ступил.
Дождь.
Мне город, промокший, не рад,
Львы
суровые ночь стерегут.
Провожал
на войну колыбель-Ленинград,
Встретил
пленного Санкт-Петербург.
Бег
машин, как поток в недрах бурной реки,
Разделил параллель берегов.
Сто
неполных шагов – как они далеки,
Нет
друзей, впрочем, нет и врагов.
Ливень
времени лет здесь следы мои смыл,
И
сейчас льёт, о чём-то скорбя.
Повстречаться
бы с ней - вот мой жизненный смысл;
Наконец-то
я вижу тебя!
Мы
почти поравнялись. Как сердце стучит.
Вот
сейчас ты узнаешь меня.
В
этот миг я услышал, как кто-то кричит,
И
себя и погоду кляня.
Сзади
женщина быстро меня обошла,
Её
губы, волнуясь, дрожали:
«Дочка,
здравствуй, как долго тебя я ждала».
-«Здравствуй,
мама. Мой рейс задержали».
Проходя
мимо них, я ускорил свой шаг,
Что
ж, ошибся, а всё-таки жаль.
«Ой!»
- воскликнула дочь. Я успел кое-как
Подхватить
с её плеч, обронённую шаль.
«Извините».
– «Спасибо»- и весь разговор,
Продолжать
больше не было сил.
Вдруг
меня обожгло - старшей женщины взор
Меня,
молча, глазами спросил.
И,
вглядевшись в лицо, я другие узнал,
Тоже
близкие сердцу черты.
Я
девчёнкой подругу свою вспоминал,
Здесь
увидел её, но иной красоты.
А
она: то посмотрит на дочку свою,
На
меня, потом, бросит свой вгляд.
«Поддержи
- прошептала - я не устою»,
Отшатнувшись
внезапно назад.
Дочь
прижала её и рукой обняла,
Я
в асфальт, будто вкопанный, врос.
Видно
мать про меня уже всё поняла,
Получив
мой ответ на безмолвный вопрос.
С
чувством горькой вины улыбнулась она;
Грудь
у раны под клещами сжалась.
Раньше
знал по глазам, что в меня влюблена,
А
теперь видел в них только жалость.
Растворившись,
надежда слезою стекла,
Брызнул
искрами внутренний враг.
Будто
сдвинулась пуля и в сердце вошла;
Дальше
всё. Бессознательный мрак.
Открываю
глаза: я в больничной палате.
Вышел
целым из прошлого сна.
Слышу
голос ( две женщины в белом халате):
«Это
дочка твоя; я - любовь и жена».
