Ты уходишь туда, где холодные зимы, Где деревья замерзшие спят без листвы. Ты осталась весной, только неповторимой, Без надежды вернуться из бездн синевы.
Поздний вечер.Река берегам колыбельную песнь напевала, Луч от солнца багрянцем коснулся замёрзшей сосны, На полях белоснежное стелет зима покрывало. В ночь морозную снятся влюблённым волшебные сны.
Снятся ласки весны и пьянительный жар поцелуя, Упоительно-нежные, в томной любви, вечера. Фейерверк звездопадов желает им, снами балуя, Через тысячу лет повторить то, что было вчера.
На пляже берег золотой как листопад, Часы песочные от времени пусты. «Я ухожу», - сказала мне ты невпопад,- Читай один о прошлом книжные листы».
След оставляя от обид и от досад, Ты перейдёшь от слёз иссушенный лиман. В любви есть свойство возвращения назад, Туда, где брошен недочитанный роман.
Шаги слышны сквозь унесённые пески, Всё ближе ты. Мираж, оптический обман? Но как же, бьются от волнения виски - Ведь между нами недочитанный роман.
Обратный путь, как будто взгляд из-за кулис; Следы твои.., они роман в одной строке, Вдруг оборвутся, как осенний жёлтый лист; Жалеть не следует о вырванном листке.
Ты просто девочка, ты как весна в апреле, Тебе не всё ещё умеется и можется. Рисуй свой мир цветной из яркой акварели, Из позолоты счастья, юная художница.
Memento mori – помните о смерти, В день скорби веру в Бога призовите И в «Реквием» Цветаевой поверьте, Признайтесь ей в своей земной любви, За то, что её нет, её любите.
О, если бы ты знала, моя мама, Как тяжело твою утрату пережить. Свеча, зажжённая в тиши святого храма, Тропинку к моей маме подскажи.
О, если бы ты знала, моя мама, Какой в глазах твоих в тот миг была мольба: Успеть сказать перед своим уходом самым, Когда слова уже беззвучны на губах.
О, если бы ты знала, моя мама, Как страшно видеть, как твоя уходит жизнь. Слабеющими пальцами упрямо, Сжимая руку, едва шепчешь мне: «держись».
О, если бы ты знала, моя мама, Как тяжко мне, что ты меня не узнаёшь. И не «кривит» уже твоя кардиограмма: За жизнь бороться ты, родная, устаёшь.
О, если бы ты знала, моя мама, В тот час душа моя к твоей душе летела. И нет фатальнее исхода этой драмы - Коснулся холод маминого тела.
О, если бы ты знала, моя мама, Как я молил ЕГО – пусть мамочка живёт! Вдруг ощутил в последний раз, - она до грамма Тепло своё мне без остатка отдаёт.
О, если бы ты знала, моя мама, Как исстрадалась в одиночестве душа. Она больная, её ране не до шрама, Ей тяжело теперь дышать едва дыша.
О, если бы ты знала, моя мама, Как я тебя внезапно потерял. И нет родней, нет близкой, самой-самой. Как это редко говорим мы матерям.
О, если бы ты знала, моя мама, Как я живу теперь, страдая и скорбя. Ты на меня с портрета смотришь прямо, По-матерински нежно, ласково, любя.
О, если б знала это, мама дорогая, Безвременно внезапно не ушла. Оберегая жизнь, и смерть отодвигая, Ты долго-долго бы жила, жила, жила..
Любовь моя, побудь ещё со мной, Я не хочу с тобою расставаться. Ты как подснежник раннею весной, Сквозь снег спешишь из темноты прорваться.
Ты как вода в замёрзшем роднике, В оркестре - голос тонущей свирели. Моей руке тепло в твоей руке, Глаза мои в твоих глазах сгорели.
Остановись, не говори – прощай, Не рви любовь с калины алой кистью. В холодный дождь свой взгляд не превращай. Не улетай под вихрь сухих осенних листьев.
Ты запоздалая, но вешняя весна, В цветных черёмухах и ароматах мая. Впервые образ твой пришёл ко мне из сна И без него я не живу - я только маюсь.
Не уходи, где мрак, туман и льды, Попробуй вырваться из замкнутого круга. Еще остались от любви следы, Они готовы нам помочь согреть друг друга.
Родная, подожди, не покидай, Не торопи оставшееся время. Я так прошу тебя, постой, не увядай, Искру надежды высекает вера в кремень.
Боготворя тебя, тебя благодарю И нежные твои целую руки. Отдав тепло, я для тебя сгорю В одно мгновение, не выдержав разлуки.
Пусть нелюбимым буду, боже, ну и пусть, Мне хорошо с тобой в сиреневом саду. Пройду аллеей рядом с милою свой путь И вместе с ней в небытие потом уйду.
Вдоль заросших ковылью полей Вдаль торопится клин журавлей, Лишь вожак их без верной подруги, без пары. Ему важно вернуться, до снега успеть, Журавлице своей нужно песню допеть О любви, про которую стих сочинила гитара.
Он вернется, чтоб с нею навеки уснуть, Показав молодым млечный к Родине путь, Ведь его не забыть журавлю, даже если он серый и старый. Как не хочется больше надежды терять, Он к любимой своей возвратится опять, Чтобы спеть о любви, про которую стих сочинила гитара.
Стих гитары моей, Как бескрайность полей, Как рассветы пьянящей весны. В парках кружит листва И рифмует слова В серенаду звенящей струны.
Ты уходишь туда, где холодные зимы,
Где деревья замерзшие спят без листвы.
Ты осталась весной, только неповторимой,
Без надежды вернуться из бездн синевы.
Свет промчавшихся фар вырвал из темноты,
Незнакомку в осеннем пальто.
Из-за памяти лет шла навстречу мне ты,
Прикрываясь намокшим зонтом.
Над зеркальностью луж силуэт твой парит,
Как свечи недоступный мираж.
То затухнет во тьме, то опять загорит,
Оживляя ночной антураж.
От меня до тебя сто неполных шагов,
Измеряющих силу любви.
Через ширму дождя, в рампе ярких кругов
Луч твой лик ореолом обвил.
Ближе, ближе.., я вижу родное лицо.
Свет притух; полумрак как вуаль.
Блеск руки - обручальное, будто, кольцо,
На плечах вязью лёгкая шаль.
Вот уже различимые в профиль черты,
Вздёрность губ меж овалами щёк.
И походка - без спешки и без суеты,
И знакомое что-то ещё.
Ты сегодня такая же, как и тогда,
Волос прядью свисает с виска.
Только кажешься мне чуть другой иногда;
Вот и локон не в три завитка.
Вспыхнув, твой силуэт погрузился во тьму,
Ну а я – в те далёкие годы.
Много лет пронеслось, не дай бог никому
Пережить лихолетий невзгоды.
Мы, почти что, ровесники были с тобой,
Я постарше, а ты, так была молода.
Небосвод был над нами - шатёр голубой,
И дурманила пряно полынь-лебеда.
Школьный бал и тебе нет семнадцати лет,
Я с повесткой - армейский призыв.
Уже завтра помашешь косынкой мне вслед
На перроне, глаза прослезив.
Миг разлуки непросто порой превозмочь-
Наши помыслы были легки.
Мы любили и в эту последнюю ночь
Знали счастье и были близки.
Мама, папа, простите, что были одни
До утра, ожидая без сна.
Только именно в эти счастливые дни
Начиналась в Афгане война.
А потом, ограниченный войск контингент,
Краткий курс молодого бойца.
Марши автоколонн, раскалённый брезент,
Клятва выполнить долг до конца.
Мне хотелось, как папа, разведчиком стать,
Бить врага с автоматом в руках.
Он меня научил говорить и читать
На пушту и дари языках.
Первый бой и десант к кишлаку Шинкарак,
Разведвзвод взял высотку у грота.
Выбит был из-за гор наседающий враг,
Но погибла девятая рота.
Под огнём моджахедов солдаты ползли,
До костей обдирались как в тёрке.
Своим телом и сердцем в груди берегли
Фотоснимки родных в гимнастёрке.
Мы безусые были, совсем пацаны,
Боевых не имели наград.
Ждали дембеля, чтобы вернуться с войны
В свой далёкий родной Ленинград.
Все два года, почти что, бои да бои,
В передышках досуг тыловой.
Письма маме писал, ждал ответы твои
В адрес части своей полевой.
Оставался до осени маленький срок,
Мы все ждали последнего сбора.
Но судьба напоследок нажала курок
В катакомбах пещер Тора-Бора.
С перебитой ногой и ранением в грудь,
Я проход в скалах к выходу рыл.
Между трупами полз, среди каменных груд,
И от боли судьбу костерил.
Как же часто нас в жизни преследует рок,
Нет нужды по нему причитать.
Я неплохо усвоил отцовский урок,
И мечтал переводчиком стать.
Видно, мама моя, Бога стала молить
И сыночка смогла уберечь.
Меня «дух» подземелья хотел пристрелить,
Но услышал афганскую речь.
Как потом я узнал, в этом жарком бою
Много наших ребят полегло.
Души павших друзей в журавлином строю
Улетели, лишь мне повезло.
Помню, как получил в зубы сильный пинок,
Окровавленный сорванный бинт,
Стук цепей кандалов у стреноженных ног
И тоннелей ночной лабиринт.
Много месяцев долгих в застенках тюрьмы,
В душной яме темницы –зиндана,
Всё казалось могилой и царствием тьмы,
Но свобода приходит нежданно.
Без надежды на то, что из плена спасут,
Я конвой попросил, осмелев,
Привести меня в штаб, где Ахмад шах Масуд,
Командир ихний, «Панджшерский лев».
Я хотел за себя и других попросить,
Чтобы участь облегчить в плену.
Побатрачить в соседний кишлак отпустить,
Искупить все грехи за войну.
Он заметил, что я не по возрасту смел,
И советского лучше убить.
Но за то, что был ранен и выжить сумел,
Приказал переводчиком быть.
С того дня в штаб охранник меня приводил,
Когда пленных вели на допрос.
Я на русский с афганского переводил,
«Шурави» задавая вопрос.
Как же я пожалел, что остался живой,
Видя их осуждающий взор.
Проклинал этот час для себя роковой,
Я изменник, а плен, всё равно, что позор.
Я уже не считал годы, месяцы, дни,
Имя, внешность и веру сменил.
Лишь остались от Родины фото одни,
С них твой взгляд меня к дому манил.
Долго был батраком у афганских племён,
Перепроданным несколько раз.
И почти позабыл, что когда-то пленён,
Лишь любовь от беспамятства спас.
Здесь замедлился, будто бы, времени бег,
Но его снова случай прервал.
Русских пленных увёл в Пешавар Аслам Бек,
Сквозь Хайберский проход – перевал.
Так судьба завела в Пакистан и Иран,
В рабство власти пуштунских вождей.
И понёс меня ветер по множеству стран,
Как песчинку в пучине людей.
Было страшно вернуться в Советский Союз,
Плен солдатский - дорога под суд.
Сцену поднятых рук со словами «сдаюсь»
Вряд родители перенесут.
Будь ты проклят, мой жребий, афганский изгиб,
Искалечивший тело и дух.
Ведь о тех, кто в плену, и о тех, кто погиб
Запрещалось рассказывать вслух.
Русский пленный за жизнь поплатился вдвойне,
Рассчитался ценой дорогой.
Мне хотелось родным рассказать о войне;
Лучше я, а не кто-то другой.
На афганской войне страшна кровная месть,
Где костры из солдатских костей.
Мы однажды с надеждой услышали весть
Об уходе советских частей.
А потом, понеслась новостей череда,
Что не стало советской страны,
Что случилась с Россией большая беда;
Сводки будто с гражданской войны.
Мы боялись возврата с повинной назад
И скрывались подобно зверью.
Всё же я оказался по-взрослому рад,
Дать газете своё интервью.
Через несколько дней консул мне позвонил,
Попросил точно имя назвать.
Объяснил, что России я не изменил,
Обещал о семье всё узнать.
Почти год мне пришлось документ ожидать,
Вместе с фото родителей, брата.
И скупые слова - как вам их передать -
«Все погибли в Москве от теракта».
И ушла вся земля у меня из-под ног,
Смысла не было, будто бы, жить.
Я на свете остался совсем одинок,
Кроме встречи с тобой, чем теперь дорожить?
Все формальности долго ещё проходил;
Я был подданным их короля.
По бескрайним морям мой ковчег бороздил,
Наконец показалась земля.
Путь обратный на Родину слишком тяжёл,
Кровью демон его окропил.
Двадцать лет я домой обездоленный шёл
И на берег родимый ступил.
Дождь. Мне город, промокший, не рад,
Львы суровые ночь стерегут.
Провожал на войну колыбель-Ленинград,
Встретил пленного Санкт-Петербург.
Бег машин, как поток в недрах бурной реки,
Разделил параллель берегов.
Сто неполных шагов – как они далеки,
Нет друзей, впрочем, нет и врагов.
Ливень времени лет здесь следы мои смыл,
И сейчас льёт, о чём-то скорбя.
Повстречаться бы с ней - вот мой жизненный смысл;
Наконец-то я вижу тебя!
Мы почти поравнялись. Как сердце стучит.
Вот сейчас ты узнаешь меня.
В этот миг я услышал, как кто-то кричит,
И себя и погоду кляня.
Сзади женщина быстро меня обошла,
Её губы, волнуясь, дрожали:
«Дочка, здравствуй, как долго тебя я ждала».
-«Здравствуй, мама. Мой рейс задержали».
Проходя мимо них, я ускорил свой шаг,
Что ж, ошибся, а всё-таки жаль.
«Ой!» - воскликнула дочь. Я успел кое-как
Подхватить с её плеч, обронённую шаль.
«Извините». – «Спасибо»- и весь разговор,
Продолжать больше не было сил.
Вдруг меня обожгло - старшей женщины взор
Меня, молча, глазами спросил.
И, вглядевшись в лицо, я другие узнал,
Тоже близкие сердцу черты.
Я девчёнкой подругу свою вспоминал,
Здесь увидел её, но иной красоты.
А она: то посмотрит на дочку свою,
На меня, потом, бросит свой вгляд.
«Поддержи - прошептала - я не устою»,
Отшатнувшись внезапно назад.
Дочь прижала её и рукой обняла,
Я в асфальт, будто вкопанный, врос.
Видно мать про меня уже всё поняла,
Получив мой ответ на безмолвный вопрос.
С чувством горькой вины улыбнулась она;
Грудь у раны под клещами сжалась.
Раньше знал по глазам, что в меня влюблена,
А теперь видел в них только жалость.
Растворившись, надежда слезою стекла,
Брызнул искрами внутренний враг.
Будто сдвинулась пуля и в сердце вошла;
Дальше всё. Бессознательный мрак.
Открываю глаза: я в больничной палате.
Вышел целым из прошлого сна.
Слышу голос ( две женщины в белом халате):
«Это дочка твоя; я - любовь и жена».
Разрумянилась Русь
От зари в алых солнцах восхода,
Заискрилась кристальными
Бликами чистого льда.
Чтобы сам Иисус
Мог заметить её с небосвода,
С куполами сусальными
Храм изваяла вода.
Разрумянилась Русь
В припорошенных гроздьях рябины.
Белокурыми косами
Виснут гирлянды ветвей
Словно времени груз,
Под которым сверкают рубины.
Их наличие косвенно,
Всё-таки с ними светлей.
Разрумянилась Русь
Снегирями на бархате снега,
Фейерверком взлетающих
Стаек в шатёр синевы.
В тишине слышен хруст
От шагов, но не слышится бега
В бесконечности тающих
Дней в цветниках сон-травы.
Разрумянилась Русь
На щеках женских лёгким морозцем.
Белым инеем вязаным
Нежно прикрыла виски.
В них подчёркнута грусть
По цветущим предутренним росам,
По словам недосказанным
Тем, кому были близки.
Разрумянилась Русь
И зарделась в пурпурном закате.
Серебристыми клёнами
Ночь подступала ко сну.
Прав в одном Марсель Пруст-
Без любви жизнь была бы некстати.
Будьте вечно влюблёнными,
Чтобы приблизить весну.
Это слово «война» Режет слух, ранит грудь - В ней страдания, тяготы, беды. Друг хлебнул их сполна, Положив ратный труд На алтарь жертв во имя Победы.
Друг горяч был и смел, По-мальчишески прост: Если прав - не уступит ни шагу. Он в атаке умел Первым встать в полный рост, Вскинув свой ППШ словно шпагу.
И откуда же в нём Риск и храбрость брались? С виду паинька, парень-рубаха, Но под шквальным огнём Друг был как фаталист- Рядовой без упрёка и страха.
Был готов ко всему Перед властью свинца, Даже гибель и та не преграда. Так хотелось ему Отомстить за отца, Что погиб у руин Сталинграда.
Той весной другу шёл Девятнадцатый год, В снах он видел ребячью ватагу. Был безусым ещё, Но за взорванный дот Заработал медаль «За отвагу».
Ранним утром наш взвод Стерегла тишина, Распорядок привычный ломая. И, казалось, что вот Завершилась война С наступлением первого мая.
Но обманчива тишь Фронтовая у сна С необычной зарёй голубою. Солнце сбросила с крыш Разрывная волна, Когда взводный скомандовал: «К бою!»
Выбивали с трудом Группы «Ваффен – СС» С чердаков, из подвалов и схронов. Дзотом был каждый дом, Немцы шли на эксцесс - В упор били из фаустпатронов.
Взвод весь день очищал От фашистов квартал С домом Гиммлера в центре Берлина. Голос друга звучал, Но потом перестал. Было слышно, как ухнула мина….
На него налетел Фриц - стал горло сжимать, Оба в схватке сошлись рукопашной. Друг всего лишь хотел Посчитаться за мать, Искалеченной бомбой фугасной.
Смерть следила со стен Кто кого пережмёт. Но фашист тяжелей был, зверюга. Где-то рядом совсем Хлестанул миномёт И эсэсовца сбросило с друга.
Взвод за другом шёл вслед; Впереди, за углом Уже виден был купол рейхстага: Обгоревший скелет Превратившийся в лом, Но ещё без победного стяга.
Пятьсот метров всего - Площадь с боем пройти; Пядь земли от разрывов дрожала. Из живых никого И лишь в центре почти Немка с дочкой трёхлетней бежала.
Взрыв не дал добежать До укрытия им, Обе рядом с воронкой упали. Друг не смог больше ждать, В мыслях мигом одним К ним рванулся в бесстрашном запале.
Изрыгали огонь Жерла тёмных бойниц, Раскалённые пули свистели. Что есть силы бегом И не кланяясь ниц, Друг стремился к назначенной цели.
Жизнь у немки прервал Крик, застывший в устах. Взор в мольбе устремился к кому-то. Друг их двух прикрывал Телом, слыша в ушах Одно слово немецкое «муттер».
Почти не было сил, Как и не было слёз. Снайпер в голову друга поранил. Он девчушку схватил, С поля боя понёс, Находясь в шаге к гибельной грани.
Кровь во впадинах щёк Запеклась на ветру, Боль утрат - друг войной обездолен. Ему надо ещё Отомстить за сестру, Со Смоленщины угнанной в Дойчланд.
Взвод товарища нёс, Как в парадном строю. Он лежал на полотнище флага. Чуть дыша, произнёс: «За победу свою Распишусь на колоннах рейхстага».
