Пролетает снежок. Пруд замёрзший заброшен, Перелётные птицы улетели на юг. Наш сиреневый сад сединой запорошен, Больше нет тёплых дней, нет любви, милый друг.
Помнишь, ранней весной треск и шум ледохода, Разливаясь, река вышла из берегов, С ней уплыли года, словно вешние воды, Смыли юность ручьи с талых горных снегов.
Чувство первой любви – робкий ранний подснежник, Разгорелось костром как в лугах огоньки, Первый наш поцелуй так горяч был и нежный, Жаль, теперь, милый друг, мы с тобой далеки.
Бабье лето надежд унеслось с листопадом, Оказалась нелёгкой нашей жизни сума, Закружила пурга над сиреневым садом, Наступила, мой друг, между нами зима.
Дом в саду занесён, снегом весь забуранен, Одинокий как странник во мгле, В окнах ламповый свет почему-то печален, Может друг мой грустит об ушедшем тепле.
На кладбище, последней человеческий обители, Кресты, надгробья, просто холмики земли. Ну, здравствуйте, ушедшие в небытие родители…., Лишь только здесь от нас покой ВЫ обрели.
В разлуке явственней, острее жажда встречи, В истлевшей лире бессловесный слышен зов: «Явись!» Нет фраз и нет фигуры речи, Но тем понятней вера в святость образов.
Молчать судьбе не суждено, наверное, Коль сердце терпкое взывает к образам. Высокий слог души, вторгаясь в сокровенное, Даёт мотив поверить собственным глазам.
Звезда в сиянии, искра надежд, свеча ли, Иль нечто вечное с молитвой устремилось. Забрезжил свет.., цвет губ в дыхании печали И шёпот: « Вижу! О, божественная милость!»
В сорок пятом году отгремела война, Отшумели военные грозы. Всем обязан тебе, фронтовая жена. Помнишь бой у сгоревшей березы?
Предрассветный туман разливался окрест, В тишине спали маки и розы. Но уже полыхал атакованный Брест, И как свечи горели берёзы.
В трёх верстах от войны окопался наш взвод, Там, где нет даже места на карте. Перед бруствером смерть, за спиной небосвод, И восход как заря на закате.
Кто же знал, что во всём превосходит нас враг- По три танка с крестами на брата. Где был вырыт окоп, появился овраг; И утрата, утрата, утрата…
Сколько было в то утро фашистских атак, Знать не знали кукушкины слёзы. Где застава была, там теперь пустота, Ни одной уцелевшей берёзы.
От снарядов растерзанной гибла земля, У бойцов к ней, как к матери жалость. И сжималась бронёй окружений петля, И страна всё сужалась, сужалась….
Небо падало вниз, нечем было дышать Из-за копоти, дыма и смрада. У безжизненных тел билась в муках душа - Это было исчадие ада.
Мы держали плацдарм, выбиваясь из сил, За пределом немыслимой грани. Раскаленный свинец ноги мне подкосил Я шрапнелью был в голову ранен.
Пал, уткнувшись лицом в молодой березняк, Я забредил мольбой о высоком. И, хватая губами прохладный сквозняк, Упивался берёзовым соком.
Не надеясь, что ангелы могут спасти, Крикнул роте: « Прощайте, ребята»! Кто-то всё-таки смог до меня доползти; Всё кругом было кровью объято.
Рядом бил пулемет, надрываясь взахлёб, Пушки «ухали» стоном набата. Тот, кто ласково мне перевязывал лоб Прошептал: «Я сестра медсанбата.
Милый мой, потерпи, я сейчас помогу, Отползём вместе из-под обстрела». Как хотелось нарвать ей цветов на лугу, Но кругом всё горело, горело…
Мы ползли… Нет, сестричка тащила меня, По траве сапогами измятой, Почерневшей от пепла, сухой от огня, Всё же пахнущей чайною мятой.
Где-то рядом должны быть медпункт и санчасть, Знали, что не отступят ни пяди. Я был счастлив, что жив, и что смог повстречать Её русо-кудрявые пряди.
Много дней мы вдвоём пробивались к своим Силы были уже на исходе. Ведь, казалось границу страны отстоим, Но войска всё отходят, отходят…
Так случилось, войною любовь рождена. В урагане смертельного круга. Ты и нынче моя фронтовая жена, Боевого солдата подруга.
Обелиск. Две берёзы. Вот наша скамья. Как прекрасна под Брестом погода! Мы из двадцать второго июня семья, Из боёв сорок первого года.
1 Я слышу музыку...Нет, нет её я вижу, Она с оркестром приближается ко мне. Вдруг тишина.. О, как её я ненавижу! Я видел ночь, один проснувшийся во сне.
Темным темно. Хоть глаз коли. Ни звука. Квадрат «малевича» врос в кубатуру стен. Превозмогая мрак, вглядевшись близоруко, Глаза заметили измученную тень.
Она метнулась в странном облике лучины, Задев нечаянно излучину струны. Сначала ойкнула, рванувшись без причины, И попросила снять гитару со стены.
Привычно руки сами к грифу потянулись, Но тяжелеющие пологи ресниц Не от бессонницы - от времени сомкнулись, Явив сны муз как иллюстрации страниц. 2 Всплыла мелодия, звеня над куполами, Сияя златом своды неба голубели. Младенца сон был пробуждён колоколами И мамин голос лился мне у колыбели.
Он зримым был и осязаемым до вкуса Животворящего грудного молочка. С божнички лик смотрелся матерью Иисуса, Светло внимая стрекотанию сверчка.
О, этот миг, не повторяющийся боле, Мотив баюкающий - детства оберег. Он будет так щемить нутро усладой боли, Пока душа не превратится в имярек. 3 Сюжет событий в сновидениях листая, Глазам привиделся предутренний распев. Пернатый хор, из гнёзд стремительно взлетая, Запел, о судном дне подумать не успев.
На проводах, как ноты шустрые синицы Шедевры клювиками страстно создавали. Их не пугали даже всполохи зарницы, Лишь к непогоде низко ласточки сновали.
Бурь оратория – она другого цвета, В ней чёрно-белые присутствуют тона. Так в сорок первом репродуктор сельсовета Оповестил - грядёт священная война.
Людские проводы на фронт как крестный ход, В толпе солдатки голосили а капелла. Ещё не виден был спасителя приход, Но уже ягода виктория заспела.
Горячей сечь была, в огне земля горела, Рябины плакали в лесах без снегирей. Орда от ненависти к русским озверела, Сжигая их живьём в печах концлагерей.
На пепелищах места не было иконе, А вместо звонниц эшафоты пустырей. На поле боя ржали раненные кони, Как будто реквием по жертвам алтарей.
По снегу, в дождь, какой бы ни была погода, Под пулемётным ливнем мессеров в крестах Красноармейцы шли четыре долгих года Туда, где должен быть поверженным рейхстаг.
Победный марш поверх поверженных знамён, Миг ликования с печалями утрат. И обелиски с миллионами имён Как маки, вспыхнувшие солнцами с утра. 4 Очнуться надо бы. Гитаре одиноко, Но сердце бьётся с позапрошлым в унисон. Душе неймётся от того, что видит око, В который раз за ночь проваливаясь в сон.
Манит видение, показывая снова Черты ожившие давно минувших дней. Прожить свой путь земной единожды не ново, Но пережить, пусть даже в снах, его трудней. 5 Мальчонка русый и на нём беретик синий С котёнком весело играет у крыльца. Свистит в свистульку, самоделку из осины, Она единственная память от отца.
Как хорошо, что ничего с ним не случится, Голодный год промчится мимо стороной. Читать, писать и настоящему учиться Мечтали дети, опалённые войной.
Все в детском возрасте одной и той же крови, Послевоенные – особое клеймо. Они, мальцы, возили сено на корове, Впрягаясь с нею в деревянное ярмо.
Не понаслышке зная истину из сказки, Что есть полезно и вершки и корешки. Они как солнечные малые букашки В пшеничном поле собирали колоски.
Это потом дадут стране угля и стали И пересядут на « железного коня». Под стон гудков тогда почил товарищ Сталин, Люд шёл за телом как сиротская родня.
Нутро земли - не затянувшаяся рана- Разверзлась братскими могилами окрест. Играл над прахом гениального тирана Хрущевской оттепели маленький оркестр. 6 Двадцатый век. О, как ему я благодарен! За предоставленный фантастиками шанс. Венец величия – Победа и Гагарин, Из пепелищ войны восставший ренессанс.
Свобода духа не на улицах брусчатых - В сердцах; в них веру невозможно обуздать. Не быть романтиком - не знать шестидесятых, Кто был таким, тот мог творить и созидать.
Регаты плыли рукотворными морями И луноходы шли в космический прорыв, С гитарой, с песней в горы, к югу «дикарями» - Таков был физиков и лириков порыв.
Тогда нуждалась в других ценностях душа, Стих о высоком тамадой прослыл застолья. Но тот, который той эпохой не дышал Назвал её ненужным временем застоя.
Жжёт неосознанный, в предчувствии вины, Укор гитары молчаливый, что пылится. Есть только сны, лишь в них отчётливо видны Давно забытые и стершиеся лица.
Воспеть бы всех. Их зов принять за честь, Они из редкостной непознанной когорты. В том поколении талантливых не счесть, Для них не в счёт цена разорванной аорты. 7 С началом жизни звонки птичьи перепевы, Скворцы горланят гимны подвигам весны. Птенцы и дети. Взлёт и шаг их труден первый; Следы мгновения прекрасные как сны.
Влекли ребячьи неизведанные тайны В страну, где парус пел от розовых ветров. При тусклом свете фитиля избы-читальни Искали в дебрях книг сокровища миров.
Не знали дети, что такое телевизор, Подолгу вглядываясь в зимнее окно. Но всё же изредка, пусть в качестве сюрприза, Смотрели в клубе диафильмы и кино.
Весны дождавшись, на лужайки выбегали И в беготне своей до осени росли. Как подобает, по хозяйству помогали- Возле реки гусят с утятами пасли.
Наивность детская похожая на лето- Скорей хотелось непременно повзрослеть. Но, видно бог, своё накладывая вето, Годок, другой хотел ещё их пожалеть. 8 От детства к отрочеству шаг непустяковый, Пусть не заметен между ними переход. Период зрелости обычный подростковый, Предвестник драм и ранней юности восход.
Года лирических недетских перемен В сонетах пламенных Шекспировских воспеты: Порывы чувств, ранимость дружеских измен И сила верности Ромео и Джульетты.
Влюблённость первая является нежданно, Как среди бела дня в сухой степи гроза, Не замечавшие ещё совсем недавно Взаимно встретились и обмерли глаза.
Казалось, тот же взгляд лазорево бездонный Под лепестковыми изгибами бровей. Но, как разряд с других, коснувшихся ладоней, Он поразил. Нет лучше глаз и красивей!
Поверить трудно, что детишки сорванцы Ещё вчера кричали «тили-тили-тесто». Парнишка с девочкой, влюблённые юнцы, В пятнадцать лет почти жених, почти невеста.
Им век в любимых оставаться, может быть, Или в других влюбляться жарко многократно. Но поцелуй свой подростковый не забыть, Как не увидеть то, что скрылось безвозвратно.
И будет всё. Наступит юности расцвет Такой же точно, как в черёмуховом мае. Начало взрослости: семь бед - один ответ; Взлетит лишь тот, кто оземь крылья не сломает.
Какой возвышенный, стремительный полёт! Любовь и молодость близки мечтой единой О том, что всем влюблённым небо ниспошлёт Неповторимость звёздной песни лебединой.
Сказать - не спеть, как не исполнить серенад, Гитару бережно за талию обвив, Взойти с романсом под гармонику сонат К вершине юности – балладе о любви. 9 Гитар гитара, я всё помню о тебе, Тобою суть души моей полонена. Ты мне предсказана в цыганской ворожбе, Знать суждено нам чашу лет испить сполна.
Сон бессознательно уводит снова вдаль В поля, укрытые в цветущие нектары, В прибрежный луг, где я впервые увидал, Услышал звонкие поющие гитары.
Кибитки табора дугой вокруг костра И трепет струн под звёздным куполом поляны. Их перебор –вуалью россыпь серебра, В них то кутёж, то зов молитвы покаянной.
О, как же я волшебный звук боготворил, В нём дух цыган свободный, вольный, гордый. Барон цыганский мне гитару подарил И обучил чавалэ брать на ней аккорды.
С тех пор, куда бы не забросили ветра, Всегда со мной гитара-девушка певунья. В её напевах чудных грезится пора Цветений росных молодильного июня.
Летит за даль мотив гитарных голосов, Спешит обратно от холмов стократным эхо. Уже давно зим седина и голь лесов И забуранена безжизненная веха.
Но каждый раз, заслышав тонкую струну, К себе гитару семиструнную приближу, Я предаюсь с ней заколдованному сну, В котором годы своей молодости вижу. 10 Всё переменчиво - материя текуча, Тональность дней тревожней стала, горевой. Грозу вселенскую предсказывает туча И близок час расплат ошибки роковой.
Уже пылал вдали багровый горизонт, Зарница всполохами двигалась с востока. Солдаты шли с учений маршем в гарнизон И взгляды девушек светились от восторга.
В них предугадывался дружеский намёк На увольнительную - в воскресенье танцы. И никому ведь даже было невдомёк, Что скоро в бой пойдут ребята-новобранцы.
Оркестр играл осенних листьев вальс-экспромт, Он так хотел влюблённым головы вскружить. Отправить мальчиков приказано на фронт, Чтобы в чужой стране головушку сложить.
Кому война, кому-то матушка родная Да политический продажный капитал. Войн рядовые бились, доблесть не роняя, Честь каждый с генами родителей впитал.
Не трубачи их из окопов поднимали, А героический и славный предков зов. Свист пуль как трели соловьиные внимали Под клич комбатовских охрипших голосов.
В боях нет муз, есть только музыка атак, Но как же важен для солдата дух высокий. О тех, кто штурмом брал поверженный рейхстаг, Про верность дружбы им в Афгане пел Высоцкий.
Друг дорог каждый, лишь бы рядом был и жив, От смерти спасший друг дороже всех вдвойне. И на гитару боль потерь переложив, Бойцы слагали свои песни о войне.
Они познали цену собственных утрат, Делили горе с ними струны, подпевая. Спасала их от верной гибели стократ Сестричка нежная - гитара фронтовая.
Домой вернуться бы, как птицей голубой, Им до «тюльпанов чёрных» дела нет всерьёз. Скорей на Родину с оказией любой, В свой край родимый, белоснежный от берёз.
Взмывали в космос космонавты неустанно, Спортсмены брали олимпийские высоты, Летели к мамам из-за гор Афганистана Бойцы безусые кто жив, а кто «двухсотый».
Пока за жизнь они, за мир сражались стойко, Пока их Родина от пуль не берегла, Случилась гласность и такая перестройка, Которой власть на нищету всех облекла. 11 Восьмидесятые – трагедии зачатки; КПСС был наш бессмертный рулевой. Её властители сменялись как перчатки, Пока бездарность не насытилась с лихвой.
Колосс катился вниз, не сдерживая юза, Оборотившись для людей бедой вселенской. Не стало главного – Советского Союза Между кампанией афганской и чеченской.
Скользя по лезвию монархии свободы, Вожди в анархию народы вовлекли. Стабильность будет лишь в двухтысячные годы, В них беловежский путч к позору обрекли.
Раскол элит вверг люд в кровавое горнило, Из-за тенёты вышла ненависть со злом. Земля десятки миллионов схоронила- Такой цена была за гибельный разлом.
Сады и парки, превратившиеся в свалки, Поля безмолвные, где согра да бурьян. А за людьми не успевают катафалки, В них алкоголик, рекитер да наркоман.
Расстрел парламента живьём в створ телекамер, Российкий флаг стыдливо реял над шестом. Перед экранами весь мир от страха замер - Куда ты, Русь, несёшься с ядерным щитом?
Низверглось всё, чем ты владела и гордилась: Наука, школа, медицина и жильё. «Моя милиция» и та оборотилась В одно бандитское ментовское зверьё.
Остановился транспорт, фабрики, заводы, Казна пуста, в законе бартер и базар. В продаже всё –Россия, совесть, деньги, воздух И нет того, кто бы нажал на тормоза.
Гуманность, нравственность, отечество и личность - Всё оказалось подло попранным, распятым. Лишь процветала откровенная циничность- Принизить подвиг ветеранов в сорок пятом.
Чечня, Будённовск, Волгодонск, Буйнакск, «Норд-Ост», Беслан, Кизляр, бой в Первомайском, Дагестан. И вся Россиюшка один сплошной погост. Всем кукловодил дядя Сэм из дальних стран. 12 Как мог вместиться нереальный бред кошмарный В одну простую человеческую жизнь? Напрасно ждал народ небесной каши манной, Не призывая супостатов низложить.
Неужто виденное было и со мной? С родными, с близкими, с друзьями? Не с врагами. С моим народом и с моей большой страной? За что греховны мы, за что, перед богами?
Бегу от прошлого, отрывисто дыша, Но веки тяжкие не могут разомкнуться. Зовет о помощи, кричит моя душа: «К гитаре дайте мне еще раз прикоснуться!»
Прерви, гитара, спящий мозг мой воспалённый. Пусть лучше ночь в глазах с видениями тьмы, Чем этот сон седою явью убелённый С безумством скорби, с повторением чумы.
Не брось меня, излить позволь мне чувства, На растерзание бессонницы отдай. Не принимай игру на нервах за искусство, Лишь настроение струн терпких передай. 13 Гитар гитара, тебе в верности клянусь, Ты, голос мой, как я твой, сразу узнаёшь. Ты пальцы помнишь, как я струны, наизусть, И я пою и ты божественно поёшь.
Твой гордый вид всему высокому учил, Когда был молод, а потом когда был стар. И будь я в коме, всё-равно бы отличил Мою гитару хоть из тысячи гитар.
Когда закончится нетленный путь земной, Когда закроют мне на бренном одре очи, Я буду слушать твои песни надо мной И видеть сон моей последней длинной ночи…. 14 Гитар гитара, расскажи про мои сны Тому, кто примет тебя в ласковые руки После меня, когда за гранью пелены Наступит время нашей дружеской разлуки.
Пропой про то, что жизнь - игра и я играл, И о завете материнском и отцовском. Пускай звучит аккорд, как храмовый хорал, О так ненайденном мной камне философском.
*** Ну вот, гитара в подсознании слышна, Напоминая, что пора бы и очнуться, Уже пришли совсем другие времена И дай -то Бог нам, к лихолетью не вернуться.
Мне не придётся побывать в Санкт-Петербурге, На Пискарёвском седины не преклонить. Но век двадцатый, словно вещий сивка-бурка, Связал в одну нас историческую нить.
В Сибирском корпусе, на Первой мировой, Отец мой был в составе сводного отряда, Который переброшен был с войны передовой, В войну гражданскую в защиту Петрограда.
Был перелом в стране, потом был «перегиб», Волна репрессий, но не бомбы и снаряды. В войне Отечественной дядя мой погиб, Он прорывал, прорвал блокаду Ленинграда.
С ребёнком мама моя, труженица тыла, Пока не зная, что она вдова-солдатка. На все четыре долгих года приютила Девчёнку. Имя её - Шура-ленинградка.
Санкт-Петербург, так много в этом слове, Ни власть для памяти, ни время не преграда. Ведь подвиг воинский он из солдатской крови, Ни Петрограда не забыть, ни Ленинграда.
О, как мне нравится твой мягкий русый волос И нежность глаз твоих в космической тиши. Я слышу губ твоих неповторимый голос И чувствую тепло твоей души.
Твой взгляд таит стремительность полёта К высотам совершенства красоты. О, как мне жаль, что ты лишь только фото, Ты есть, но за пределами мечты.
Два портрета висят у меня на стене, На одном из них слева мой папа. С голубыми глазами, как небо в окне, В пиджаке из потертого драпа.
Справа мама, прищурившись, с фото глядит, В ушках медью краснеют серёжки. Поправляет рукой крестик свой на груди, Лоб в морщинках как стёжки-дорожки.
Они встретились вечером после войны, Суждено видно так им на свете. Муж у мамы погиб и отец без жены, У обоих уже были дети.
Деревенский уклад - повседневности быт- Помогал сгладить горечь утрат. Не забылось ничто, никто не был забыт В поминальной молитве, звучащей с утра.
Век земной их – работа, заботы, нужда - Становился с годами трудней. Верой в счастье сияла надежды звезда До скончания, богом отмеренных, дней.
Папу в путь проводил летний дождь проливной, Гимном красок земной акварели. Позже мама ушла - ранней звонкой весной, Под мелодию птиц и с ручьями в апреле.
Эти дни отражаются явью в глазах, Проскользнувшим лучом меж вечерних ветвей. Свечи плачут с икон на святых образах, Вторит им перезвон колокольный с церквей.
Папин дом это сельский кладбищенский холм, Мамин - скромный погост городской. - В них надгробья могил изумрудятся мхом, Охраняя покой их от жизни мирской.
Есть дорога, которой не видно конца, Когда выйдешь впервые из дома. Только позже, без матери и без отца Понимаешь, что жизнь не бездонна.
Понимаешь, что нет бесконечных дорог, Безграничность имеет разумный предел. И у времени есть всем отмеренный срок А у каждой судьбы есть свой крест, свой удел.
Есть у вечности свой человеческий миг, Оставляющий бренности след. Среди множества ею написанных книг Есть моя повесть временных лет.
Лето травное сбудется в спелый покос, Запашистое сено – кормами. Осень пахнет дождём, сыро, словно от слёз. Кто бы знал как тоскливо без папы и мамы.
Мы открываем в соцсетях свои страницы, Меняем собственное имя и пароли. И переходим все разумные границы, Скрывая душу в виртуальной маске-роли.
В ней от чужого, даже среднего лица, Глаголем истину непознанных суждений. Авторитет свой видим в облике льстеца, Альтернативных не приемля утверждений.
Фото приятелей наш рыцарский музей, Их аватар, как скрытый взгляд из-за забрала. Одним нажатием исключим из друзей Любого видного, пусть даже, генерала.
Когда «зачешется» язык или кулак, Нам виртуальный мир как мальчик для битья. Он, если образно сравнить - виртогулаг, Где в кандалах бряцает сущность бытия.
Он всем доступен, ну а мы не из простых, В нас сила без потусторонних возмущений. И льются речи комментариев пустых На языке всеобезличенных общений.
