Подари мне помады губной поцелуй, Обними нежно-крепко за плечи, Не ревнуй ко вселенной; любя, не балуй, И до встречи, до встречи, быть может, до встречи…
Уже закат. Но хочется цветами любоваться, Послушать лепестки, их шёпоту внимая, Дышать взахлёб и ароматом упиваться, И жить, конечности своей не принимая.
Вершины елей, как зубцы кремлёвских башен, Венчает звёздами рубиновый заход. Край облаков вдали багрянцами окрашен И вечер к ночи возвещает переход.
Последний луч, блеснув в макушке стебля, Исчезнет, чтобы к завтраку вернуться. И ветерок с прохлады, локон, твой, колебля, К вискам захочет на прощанье прикоснуться.
Затихнет луг. Поля останутся пустыми, Блеснёт полоска утекающей реки. Над ними церковь пятиглавами святыми, Парит над сумерками, теням вопреки.
Споют вечернюю молитвенные травы, В поклон, склонившиеся к матушке-земле. И диск луны ночной из бронзовой оправы Иконой явится, божественной, во мгле.
Извечны кажутся дремучие дубравы, Им не приходится о времени жалеть. Ах, как же в молодости были мы не правы, Когда хотели слишком быстро повзрослеть.
Прекрасен миг с его родившимся восходом, С венцом полуденной безбрежной синевы. Но несравним он с тем торжественным уходом, Когда слетает свет с блистания листвы.
Текуча жизнь, нутро течения меняет- То гладь, то водопад или порогов перекат. Она спешит от смерти, та же догоняет. Ещё есть время впереди, но близится закат.
Раз был я на курорте, берегу лазурном, Там, где плещет солнцами синяя вода. На песочке женщины с видом нецензурным И девушка прелестная, с виду молода.
У неё красивые кружевные трусики, И с глубоким вырезом белоснежный бюст. Чтобы ей понравиться я подкрасил усики; Поднялось давление, черт с ним, ну и пусть.
То ли от волнения, весь покрывшись пятнами, Как Хоттабыч, бороду, нервно теребя, Бормоча под нос себе, фразою невнятною, Произнёс ей: «Барышня, я хочу тебя».
Обернувшись, женщины – те, что почти голые, Пояснили вежливо, слыша мой акцент: «Русским запрещаются браки однополые, Если слишком хочется – спеши к жене в райцентр».
Я, не поняв юмора, повторил настойчиво, Выразив какой-то ей жаркий комплимент. Барышня ответила, нехотя, уклончиво, Будто бы, в ней женского лишь один процент.
Про себя подумал я : «Что за издевательство! С этим безобразием надо что-то делать» . И с неё потребовал к делу доказательство, Где же остальные-то девяносто девять?
Тут она открылась мне, подтянула к талии, У меня от сухости поднялся кадык. Но, когда почувствовал её гениталии, Замолился: «Бабоньки, дайте мне воды!»
Подхватив ручищами, этот парень-девушка, Бросился за медиком в ихний красный крест. Повторяя: «Жив ли ты, от испуга, дедушка? » Хохот гомерический слышался окрест.
На картинках часто я находил отличия, От восьми и более, вплоть до десяти. Здесь же, оконфуженный, ну, до неприличия, Одного, но главного, я не мог найти.
Мой совет: послушайте жертв эмансипации, Тех, кто всё прочувствовал на себе самом. Барышень, особенно в евроинтеграции, Встретив по одёжке, выбирай умом.
Горькой рябиною таяла Жизнь у Марины Цветаевой. Гроздья стихов в её кисти В правде фальшивости истин. В разуме строф безрассудных, Свитых из дней её судных, В силе и слабости слога, В краткости слов монолога, В таинствах нервных сплетений, В выборе света и теней, В лире, написанной кровью, В боли с заглавною ролью. В драме судьбы, словно пьесы Свиты стихи поэтессы.
Весной бывает в ясный день гроза, А дождик первый, как любимой счастья слёзы. Не закрывай свои красивые глаза, Для них цветут сегодня маки вместе с розой.
Мой серебряный конь закусил удила И помчал меня будто из лука стрела. Я поводья тяну, с силой рву за узду, Но управы никак на коня не найду.
Я за шею вцепился, коня обхватил, К его телу прижался, держусь что есть сил. И кричу я коню: «Перейди хоть на рысь, Не на скачках же - первым прийти не стремись!»
Конь галопом меня продолжает нести, Он, не слыша мой крик, проскакал полпути. Ну, куда же ты, конь! Быстро так не гони, Седока своего и себя сохрани.
Не уйти никому от сумы и судьбы, Конь горячий весь в мыле, взлетел на дыбы, Как нагайкою, зло, стеганули коня, На студеную землю конь сбросил меня.
И рвануло в груди, запылал в ней огонь, Где ты, верный товарищ, серебряный конь? Как же я без тебя? Как же сердце болит…, Только слышен в степи гулкий топот копыт.
До кровавой зари я лежал как в бреду, Вдруг услышал шаги и увидел узду, - Ткнулся мордой сырой, облизнул мне ладонь, Наклонился ко мне мой серебряный конь.
Свесил повод и гривой потерся слегка, Попросил будто, встать в стремена седока: Ты, мол, верный товарищ, садись и прости, Предстоит проскакать нам еще полпути.
Милая моя, родная. Помнишь, как много лет назад, когда мы оба были молоденькими мальчиком и девочкой, когда вокруг нас была весна, когда взявшись за руки, мы бродили по майским лугам и рощам, опьяненные запахом черемухи и любовью друг к другу, когда, обняв тебя, я целовал твои сладкие и нежные губы, когда солнце заливало теплым светом огоньки и подснежники, а твои глаза сияли от счастья и жмурились от моих поцелуев и лучиков солнышка, когда прохладная весенняя ночь согревала нас и была слишком короткой, чтобы насладиться друг дружкой, когда рядом ощущалось твое теплое дыхание и мягкие волосы – ты была самая красивая и самая любимая! Время ушло безвозвратно, но ты - моя первая и единственная любовь-остаешься для меня такой же, молодой и прекрасной, в которую я влюбляюсь, влюбляюсь, влюбляюсь...без устали.
Истоки памяти хранятся не во мне, Их родники в цветах состаренного фото. Они, мелькая, появляются извне, Но есть внутри меня, живущий прошлым кто-то.
Он сирота и бесконечно одинок, Как книга старая, что без нужды пылится. Она прочитана давно, но между строк Остался дух, который мечется как птица.
Ему бы вырваться из плена бытия, Не слышать душераздирающие ссоры. Он себя чувствует как мальчик для битья, В свой адрес горько принимающий укоры.
Скрывать зачем - его есть повод невзлюбить, Не надо вмешиваться не в свои дела. Ему со мной пристало совестливым быть, А я всё плетью по нему, но не со зла.
Он иногда меня так за душу берёт И за грудки трясёт до боли за грудиной, Что либо каяться в проступках наперёд, Или отсечь, что было в прошлом гильотиной.
Зачем ему воспоминаний пустота, Когда уже не поворотишь время вспять? Оно как оттиск от нательного креста И он меня на нём стремящийся распять.
Он как фантом в моей присутствует судьбе, На безымянность налагающий табу. Им пригвоздил меня безжалостно к себе, Не как к кресту, а как к позорному столбу.
Он хочет вывести меня из забытья, Нутро взрывая многократностями эха И негодуя, что за смыслом бытия Во мне скрывается банальная утеха.
Я предложил ему пойти на компромисс, Мои грехи не стоят медного гроша. А он в ответ изрёк сократовскуя мысль: «От сделки с совестью бессовестней душа».
Он всё припомнил мне от первого лица: Всуе нечаянно оброненное слово, Которым ранил больно маму и отца И нет возможности проститься с ними снова.
Он знал, как я своими сквернами отторг Друзей, любимую, товарища и брата. Где есть предательство, там неуместен торг, Там нет прощения и к прошлому возврата.
Но неужели это всё он обо мне? А сам-то кто таков, собратец мой духовный? Сказав однажды мне, что истина в вине, Он умолчал, кто был воистину виновный.
В одну и ту же реку дважды не войти, Но память… Божий дар? Надежд Пандора? Прости меня, во мне страдающий, прости, Что это я являюсь яблоком раздора.
Фатальным кажется сегодня мне твой профиль, Он превращается как в пепел – в полутень. Попробуй выплеснуть из чашки старый кофе И вместе вылить с ним оставшуюся лень.
Взглянуть на жизнь по- новому попробуй, Свой мир с зеркальным отражением сравни. Внутри души, как в старом гардеробе, Заплесневелость чувств для моли не храни.
Не пребывай в никчемном состоянии И перестань небесной манны ждать. Не осуждай любовь на близком расстоянии, Лицом к лицу лица любви не увидать.
Жизнь, друзья, коротка, а минуты бесценны, Не пытайтесь до срока своё время сгубить, «Быть с любовью сейчас, – говорил Авиценна,- И любимыми быть и самим торопиться любить».
